И даже небо было нашим - Паоло Джордано

номер. Поговорив по-английски с доктором Федченко, он повернулся ко мне и кивнул.

Так, в апреле, через пять лет после нашего с Берном путешествия, я снова проехала по мосту через Днепр, который весь сверкал и переливался в этот пока еще холодный, но ослепительно солнечный день. По реке в обе стороны ходили катера, за которыми тянулся веерообразный след. Я заметила, что Васса бросала на Томмазо в зеркало заднего вида неприязненные взгляды. С тех пор как мы встретились в аэропорту, она почти не раскрыла рта.

– Знаю, о чем ты думаешь, – сказала я, – но он просто друг. Берн не смог приехать сам.

– А я в чужие дела не лезу, – обиженно ответила она, но я заметила, что это уточнение ее порадовало.

– Мы здесь потому, что настал черный день.

– Какой еще черный день? – спросила она, почти не обернувшись.

– Ты сама когда-то мне сказала об этом. Что надо делать запасы на черный день. И вот он настал.

Она поняла, что у меня что-то случилось, ее усталое лицо помрачнело, однако она не решилась меня расспрашивать. Вместо этого она улыбнулась:

– Ну, тогда я очень рада, что сказала тебе об этом.

После трансплантации Томмазо тайком вошел в палату, где я отдыхала.

– Я не сплю, – сказала я. – Подойди.

У него поверх обуви были надеты голубые нейлоновые бахилы, поверх одежды – рубашка с завязками на спине. Его внимание растрогало меня.

– Видишь вон там золотые купола? – я протянула руку к окну. – Это Лавра. Берну она очень нравилась. Он никогда не упускал случая обратить на нее мое внимание.

Но Томмазо смотрел на меня, со страхом разглядывал мое распростертое тело.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да, – ответила я.

– А что теперь?

– Теперь мы вернемся домой. Возьми, пожалуйста, мои вещи. Они должны быть в шкафу.

Думаю, что приняла это решение в последний момент, когда Томмазо медленно и осторожно помогал мне влезть в рукава свитера, может быть, чуть-чуть смущаясь от близости моего полуобнаженного тела. Я решила выполнить желание Чезаре. Несмотря ни на что, сказала я себе.

И все же я выждала, когда кончится май, а затем июнь, так что когда назначенный день настал, лето было в самом разгаре.

Чезаре пришел в лиловой столе, накинутой на плечи.

– Какое место ты выбрала? – спросил он.

– Тутовник.

Мы направились туда, где Берн и его братья когда-то устроили себе убежище. Чезаре и я шли впереди, за нами шла Марина, Томмазо замыкал шествие. Вокруг него прыгала Ада. Когда мы шли под оливами, нас сопровождало немолчное, почти агрессивное пение цикад, – все было как в те первые годы, когда я познакомилась с Берном, когда Специале была для меня только летним местом, местом, где никогда не кончается лето.

Чезаре попросил Марину подержать края столы, когда он раскапывал верхний слой почвы.

– Покажи то, что ты принес, – сказал он.

Я обернулась к Томмазо. Он достал из кармана брюк пожелтевшую, измятую книгу с обтрепанными углами.

– Я нашел ее, – произнес он.

Чезаре взял у него из рук экземпляр «Барона на дереве», который Берн читал в детстве. Все так же сидя на корточках, бегло перелистал книгу. Его внимание привлекла фраза, подчеркнутая карандашом.

– По-моему, она подойдет, – сказал он наконец, – но лучше положить ее в пластиковый пакет.

Я пошла в дом. Ноги у меня слегка дрожали. Когда я вернулась к тутовнику, Чезаре завернул книгу в пластик и положил ее в миниатюрную могилу. Он прочел псалом «Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем», затем отрывок из Евангелия от Иоанна и, наконец, спросил, не хочет ли кто сказать еще что-нибудь. Все мы стояли молча, глядя на пластиковый конверт, под которым виднелась обложка книги. И тогда, поскольку никто не взял слова, Чезаре запел. Он уже отчасти утратил ту покоряющую интонацию, которая была у него когда-то, голос порой переставал слушаться, особенно на высоких нотах, выходивших чуть-чуть гнусавыми, – я прекрасно помнила эти звуки. Но решимость, с какой его пение разливалась в раскаленном воздухе, осталась прежней. Я думала, он будет петь один от начала до конца, но во второй строфе к нему присоединился Томмазо. И они допели дуэтом. Ада почувствовала торжественность момента и постаралась не нарушить ее. Пока ее отец пел, она смотрела на него снизу вверх, словно узнала о нем что-то неожиданное и очень важное.

Мы закопали яму. Чезаре послал нас собрать камни, потом положил их над тем местом, где была закопана книга, так, что образовалась пирамида. Прощай, моя любовь, подумала я.

После того как Чезаре и Марина ушли, мы с Томмазо решили пройтись под оливами. Ада тем временем гонялась за одним из одичавших котов, живших поблизости от фермы.

– Будешь иногда приезжать сюда? – спросила я.

Он посмотрел на дом. Я была уверена, что, в какую бы сторону он здесь ни взглянул, ему, как и мне, видятся люди и события прошлого.

– Аде здесь нравится, – ответил он. – Похоже, она уже начала привязываться к этому месту.

– Мне здесь наверняка понадобится помощь. Бесплатная, – добавила я.

Томмазо улыбнулся:

– Разумеется, бесплатная.

Впрочем, мы ничего друг другу не обещали. В этом не было нужды. Я рассказала ему о зеленых полотнищах, появившихся в небе над озером в ту ночь, когда умер Берн. Раньше я не хотела ему об этом рассказывать, а сейчас почувствовала, что должна.

– Мне сказали, что в это время года северное сияние можно увидеть очень редко.

– Но ты не удивилась, – заметил Томмазо.

– Нет, не удивилась. По-твоему, я неправа, считая, что это было связано с ним, что это был он? Иногда мне кажется, я – сумасшедшая. Подумай, что мы сейчас сделали. Мы похоронили книгу.

Указательным пальцем левой руки Томмазо нарисовал в воздухе росчерк.

– Может, это и безумие, – сказал он. – И, вероятно, зрелище, которое ты тогда видела, было всего лишь атмосферным явлением, имеющим свои научно обоснованные причины. Но до чего же грустно думать, что это так.

– Представь, как раскричался бы сейчас Данко.

– Мракобесы! Озверевшие реакционеры! – воскликнул он, передразнивая картавый выговор Данко.

– Чертовы консерваторы! – подхватила я.

Мы посмеялись над этой пародией. Затем Томмазо сказал:

– Я слышал, он вернулся в Рим.

– Да, я тоже это слышала.

С земли взлетела сорока и села на ветку. Секунду мы оба смотрели на нее.

Мы еще поиграли с Адой, потом они ушли. Я села на садовые качели. У меня бывали внезапные приступы усталости, как будто вся кровь в моем теле вдруг всасывалась какой-то одной точкой. Санфеличе сказал, такое случается. Особенно в первые месяцы. Я подождала, когда приступ пройдет.

Солнце ослабило хватку, теперь свет